Джакомо Леопарди (1798-1837) — это, пожалуй, самый хрестоматийный итальянский поэт после Данте и Петрарки. При этом необходимо отметить, что каноническое представление о его поэзии сильно искажено: историки литературы как в Италии, так и за ее пределами говорят о Леопарди как о «поэте мировой скорби», «теоретике всемирного пессимизма», антигероическом романтике. В представлении читателей двух последних веков (и особенно итальянских школьников и их преподавателей), вундеркинд из городка Реканати, владевший несколькими языками, обладавший невероятной эрудицией и чувствовавший язык поэзии как никто другой, так и остался стихотворцем-неудачником, у которого в жизни ничего не сложилось и который — в силу именно этих причин — оставил после себя ряд «депрессивных» стихов о бессмысленности человеческого существования. Именно такой образ Леопарди как несчастного «горбатого инвалида», в русле романтической «эстетики безобразия», перекочевал и в Россию, где его любили и переводили сначала «поэты-граждане» столичных прогрессивных изданий, видевшие в нем несчастного революционера и борца за свободную Италию, а потом, уже на рубеже XIX и XX веков – символисты, заинтригованные «метафизикой» его стихов про смерть и крушение всех надежд (в этом смысле сами за себя говорят первые строки стихотворения Эллиса, в котором, подобно тени из дантовского «Ада», «юноша из Реканати» произносит монолог о себе и о своем трагическом жизненном пути: «Я был для вас горбатым Джиакомо, /Беспомощный калека и поэт»…).

Вернуть Леопарди репутацию, соответствующую подлинным чертам его личности и поэтики — задача не из лёгких. Тем важнее напомнить о тонкости и глубине его философских идей, изложенных в записных книжках «Дзибальдоне», о его чувстве юмора, отражённом в сатирических произведениях, о стоицизме и трезвом взгляде на жизнь, ярко выраженных в итоговом стихотворении «Дрок», а также о неутолимой жажде жизни и счастье молодых лет — как в строках «К Сильвии»: Lingua mortal non dice / quel ch’io sentiva in seno («Не в силах смертный выразить язык / Что чувствовал я сердцем»).

Библиотека Леопарди 

А начнем мы наше путешествие по стихам Леопарди с его самого известного стихотворения ранней поры – «Бесконечность» (L’infinito, 1819). Двадцатилетний Джакомо, который мог бы стать самым выдающимся античным филологом своего времени, начинает писать собственные стихи, руководствуясь примером своих любимых древнегреческих и латинских классиков. По определению самого Леопарди, это стихотворение — «идиллия», хотя уже здесь жесткие метрические правила античной поэзии становятся предметом тонкой формальной игры, «освобождающей» стих. В этом емком тексте пейзажная лирика в духе античной идиллии сопряжена с глубокой экзистенциальной рефлексией: жажда жизни и великого творчества, воспоминания, мечты — все сливается в этой картине, пока поэт смотрит на «свой» холм недалеко от родового дома семьи Леопарди. Действительно, ум и фантазия человека напрямую связаны с бесконечностью и могут легко и быстро преодолеть узкие границы Реканати — маленького, отсталого и консервативного городка Папского Государства, где поэт родился и вырос под строгим взглядом отца-воспитателя  и собирателя крупнейшей семейной библиотеки, графа Мональдо Леопарди…

Дом Леопарди в Реканати (область Марке)

Что касается судьбы этого хрестоматийного текста, напомним, что русские переводчики-символисты увидели в воображаемой «бесконечности», существующей прежде всего в воображении юноши из Реканати, признаки других, высших миров, по хорошо известному принципу a realibus ad realiora…  Достаточно прочесть перевод Вячеслава Иванова, чтобы в этом убедиться.

А мы прилагаем недавний перевод Татьяны Стамовой из последнего русского издания стихов Леопарди (Дж. Леопарди, «Бесконечность», перевод Татьяны Стамовой, М., Водолей, 2014) и предлагаем вам послушать итальянский оригинал в интерпретации актера Элио Джермано, сыгравшего главную роль в биографическом фильме о Леопарди «Удивительный юноша» (Il giovane favoloso, 2014). Фильм достаточно удачен и отдает должное всем контрастам и личности, и поэтики Леопарди, а чтение Джермано вносит в текст «Бесконечности» неожиданно новые, почти тревожные эмоциональные нюансы.

L’Infinito
Sempre caro mi fu quest’ermo colle,
E questa siepe, che da tanta parte
Dell’ultimo orizzonte il guardo esclude.
Ma sedendo e mirando, interminati
Spazi di là da quella, e sovrumani
Silenzi, e profondissima quiete
Io nel pensier mi fingo; ove per poco
Il cor non si spaura. E come il vento
Odo stormir tra queste piante, io quello
Infinito silenzio a questa voce
Vo comparando: e mi sovvien l’eterno,
E le morte stagioni, e la presente
E viva, e il suon di lei. Cosi tra questa
Immensità s’annega il pensier mio:
E il naufragar m’e dolce in questo mare.

Бесконечность
Всегда мне милым был пустынный холм
И изгородь, что горизонт последний
У взгляда забрала. Сижу, смотрю –
И бесконечные за ней пространства,
Молчанья неземные, глубочайший
Покой объемлю мыслью – странный холод
Подходит к сердцу. И когда в траве
И в кронах с шумом пробегает ветер,
Я то молчание дальнее сличая
С сим близким гласом, постигаю вечность,
И время мертвое, и этот миг
Живой, и звук его. И посреди
Безмерности так тонет мысль моя,
И сладко мне крушенье в этом море.

Читайте также другие материалы из цикла о Леопарди: «Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии», «К себе самому» и «Дрок».