«Стальной альков» стал третьей книгой (с подзаголовком «пережитый роман») после книги поэтической прозы «Битва при Триполи» (1912) и поэмы «Дзанг Тумб Тумб» (1914), написанной Маринетти на основе записей, которые он вел в последние месяцы Первой мировой (или Великой, как ее принято называть в западной историографии) войны, и завершенной им в сентябре 1920 года.
Филиппо Томмазо Маринетти
Дело в том, что в годы войны Маринетти проявил себя не только как литератор, но и как солдат, он был награжден 2-мя бронзовыми медалями (третью он получил как командир подразделения черных рубашек (т.е. штурмового отряда) в Абиссинии): активнейший интервентист (сторонник военных действий заграницей), он поступил добровольцем на военную службу в ломбардский батальон волонтеров велосипедистов, чтобы затем стать альпийским стрелком. В 1915 г., когда Италия вступила в войну, все или почти все футуристы пошли добровольцами на фронт вместе с Маринетти, вступив в батальон велосипедистов и автомобилистов под командованием капитана Карло Монтичелли. Среди них были: Руссоло, Эрба, Фуни, Буджелли, Буччи, Сирони. Вместе со своими друзьями футуристами Маринетти получил боевое крещение в огне сражений в Доссо Казина, в горах над озером Гарда. Там он воевал на аванпосте, в траншее, ходил в разведку и принимал участие в ночных вылазках.
1919 год, оккупация Фьюме. Маринетти в центре
В промежутке между сражениями, Маринетти, получив отпуск, отправился в Милан и совершил поездку по Италии; на фронт он вернулся в конце лета 1916 г. Он принимал участие в нескольких сражениях, пока в звании младшего лейтенанта артиллерии не получил осколочное ранение в бедро на горе Кукко, вблизи Гориции, в начале 1917 г. Позднее, в звании лейтенанта он принимал участие в защите Пьяве и в последующем итальянском наступлении, когда он первым ворвался в Тольмеццо на своей бронемашине и взял в Валь Канале в плен целый австрийский корпус (именно этот период его военной службы нашел своё отражение в романе «Стальной альков»). Маринетти встретил победу 4 ноября 1918 г. в Авьяно и Тольмеццо, двух маленьких освобожденных городах региона Венето. Война унесла жизни двоих молодых футуристов, друзей Ф.Т.Маринетти: художника и скульптора Умберто Боччони и архитектора Антонио Сант’Элия.
В апреле 1921 г. Ф.Т. Маринетти опубликовал роман «Стальной альков», тираж которого сразу же был арестован из-за слишком откровенной обложки, на которой было изображено совокупление женского тела с военной машиной (рисунок Ренцо Вентура, гениального, оставшегося непризнанным иллюстратора). Цензура позволила выпустить книгу в продажу только после уничтожения скандальной обложки, которую теперь, увы, невозможно нигде найти. Книга была переиздана издательством Мондадори с незначительными изменениями и нейтральной обложкой в 1927 и 1937 гг.
Итальянское издание «Стального алькова» 1927 года
В этом романе, написанном на грани автобиографии и мифа, в двадцати девяти главах повествуется о приключениях лейтенанта Маринетти, одного из идейных вдохновителей итальянского реванша (после сокрушительного поражения в сражении при Капоретто) на линии австро-итальянского фронта.
Действие романа начинается в июне 1918 г. с оптимистичной картины дружеской пирушки в казарме артиллеристов. С первых же страниц романа звучат темы, которые затем будут постоянно возвращаться, пронизывая собой всю яркую, переливчатую, взрывную ткань футуристического романа: это особенные динамизм и дерзость итальянских солдат, служащие одним из воплощений итальянского гения и противопоставляемые автором австро-венгерскому «пассатизму». Выступая от имени и во имя сил витализма, Маринетти описывает похождения свои и своих солдат, начинающиеся в борделе и представленные им под эгидой высокой футуристической игры. Даже одна из обитательниц дома терпимости оказывается страстной поклонницей движения футуризма и читательницей футуристического обозрения «Лячерба».
В последующих главах действие переносится на поле сражения; описание грохота рвущихся снарядов и бомб, строчащих пулеметов, оглушительных взрывов, красно-лилово-зеленых всполохов пламени и невыносимого зловония кажется прямым подтверждением существования синестезии, теоретически обоснованной в знаменитых футуристических Манифестах. Контуры предметов внешнего мира – от пулеметов и броневиков до гор, ветров и небесных светил – очеловечиваются, шум сражения перемешивается с криками солдат в вихре звукоподражаний и фонолингвистических игр (которые переводчик стремился сохранить и передать всеми силами), когда, например, стреляющие пулеметы издевательски повторяют «идиот-идиот-идиот», а над полями взрывается мощное «спрааанграната».
Описание воздействия австрийской химической атаки на окружающую среду, сознание, внешность и воображение людей (вокруг солдат Маринетти чудятся серебристо-голубые нимбы) воспроизводит пластичность и текучесть картин Умберто Боччони, художника футуриста и друга Маринетти, трагически погибшего на фронте в 1916 году. Сражение, внутри которого, как в гремящем и сверкающем коконе, находится повествователь, необыкновенно обостряя восприятие, чувства и мыслительные способности человека, способно дать ответы на великие философские вопросы: «Вдалеке от Бергсонов, просиживающих свои идиотские университетские кресла, я нахожу – в опаснейший момент сражения – решение многих вопросов, которое философы никогда не могли найти в книгах, поскольку жизнь не раскрывается нигде, кроме самой жизни. Тайное соединение прошлого с будущим в самом сознании открывается тем, кто всё своё минувшее пережили, перестрадали, выплакали, расцеловали, откусили и пережевали, и тем, кто хотят – посреди ласк или смертельных ударов – прожить, расцеловать, прожевать и выстрадать свое будущее».
Из этого утверждения, как дерево из семени, вырастает, разворачивается, ветвится всё последующее повествование. Хроника героических действий, манифестаций мужественности и человечности продолжается в сопровождении лирических отступлений и мистических видений. Алхимия слов и звукоподражаний перемешивается с более восточными, чем западными вкусами тайны и мифа, ведущими начало из египетского детства автора. Маринетти превозносит выпавшую на его долю высокую гражданскую роль, моральный долг, связывающий его с любимой (даже возлюбленной) Италией: «У меня душа итальянского солдата. Вы знаете, что значит быть 40-летним, гениальным, исполненным обаяния, могучим генератором новейших здоровых идей, отданных в дар миру, создателем мощных поэм и, тем не менее, не задумываясь, пожертвовать всем этим ради своей земли и своего народа, находящихся в опасности?» Наградой за его героический поступок, естественно, становится женщина (и не одна), как высшее вознаграждение мужчине-солдату. Всё превращается в метафору в этой многокрасочной книге, включая описание обнаженного, «доисторического» сумасшедшего, отказавшегося от бесплодной мудрости, посредственной нормальности и ставшего истинным примером проявления футуристического духа.
Франческа и Паскуалино Канджулло. “Свободословный портрет: раненый Маринетти”, 1917
В седьмой главе появляется «стальной альков», давший название роману. Возлюбленная, ставшая олицетворением женщины-машины, музы и богини, позволяющей мужчине полностью реализовать себя, это бронемашина, которая будет сопровождать лейтенанта Маринетти вплоть до самой победы в финале романа. Однако, прежде чем развернуть перед читателем этот последний ослепительный синестетический образ – освобожденной футуристической Италии – автор несколько медлит, обращаясь к картинам «человеческого, слишком человеческого», к событиям, происходящим по ту сторону войны, на зыбкой границе войны и мира. Волей случая автор оказывается в кратковременном отпуске, во время которого перед нами проходят такие персонажи, как маркиза Казати («бледное кошачье лицо, лицо тигрицы, бледное от бесстрашного лунного света»), живописец Джакомо Балла, хореограф Фортунато Деперо со своими балетами и еще целая вереница футуристов, пассатистов, соблазнительных женщин, их глупых, отсиживающихся в тылу мужей и мужественных солдат ардити. Наглотавшись «ядов залива», Маринетти возвращается на фронт с очищенным от страстей сердцем («как если бы оно было мокрым от слез бельем, туго скрученным грубыми мускулистыми руками суданской прачки. Смятое, но выстиранное, чистейшее сердце. Сердце, свежее, как после стирки»).
На фронте он наконец-то может выразить свое восхищение новым техническим чудом, достойным истинного футуриста, своей бронемашиной, 74-кой. Дальнейшее повествование буквально взрывается, разлетаясь множеством мельчайших осколков-подробностей при описании сражения на реке Пьяве, когда автор скрупулезно фиксирует каждое мгновение, каждую эмоцию, испытанную им во время итальянского наступления, в котором доминируют «силы радости, сострадания и мщения». «Безумная любовь» ведет лейтенанта Маринетти и его 74-ку через деревни, освобожденные от австрийской оккупации («я держу вытянутую правую ногу на незримом акселераторе духовных скоростей, в то время как левая нога свисает из открытой левой дверцы, опираясь на подножку»).
В этом полиэдрическом романе нашлось место даже для своеобразной моральной аллегории: захватывающая история полета почтового голубя Паджолина, призванного передать верховному командованию известие о победе («я беру его в руки, и от острой, сладкой, горькой нежности у меня почти наворачиваются на глаза слезы, когда я ощущаю, как быстро колотится это крошечное сердечко прекрасной венецианской птицы, уже готовой разнести по небесным путям великую весть о Победе»). В этой главе «другой незримый почтовый голубь, бившийся крыльями о прутья моей грудной клетки, последовал за ним с такой же скоростью», чтобы увидеть, почувствовать, пережить истинные переживания птицы, летящей среди воздушных потоков, инстинктивно находящей верный путь и даже спасающей итальянский аэроплан, потерявший направление среди облаков и дождя.
С этого момента его общение с австрийцами – бывшими до этого невидимыми врагами, которые теперь потерпели сокрушительное поражение – становится более тесным. Описание вражеских солдат, ставших военнопленными, становится для него поводом снять эмоциональное напряжение сражения, сменив его на взрыв освободительного смеха. Авторская речь становится язвительной, безжалостной по отношению к поверженному врагу, Маринетти описывает военнопленных австрийцев с азартом сатирика и карикатуриста. Ослепительному образу победителей итальянцев противопоставляется бесконечное траурное шествие серых и грязных шинелей отступающих австрийцев («Людской скот, пережеванный ураганом. Стеклянные глаза, смотрящие, но ничего не видящие. Грязь на мятых шинелях, как будто покрытых слоем навоза и мочи. Действительно, казалось, что это фантастическая река гнили, густой, почти твердой, перемешанной с грудой грязной ветоши, таинственным образом уносимой невидимым течением, которое направляло ее в водоворот широкой клоаки»). С этими-то людьми из неприятельского лагеря, уже окончательно побежденными, герой романа теперь пытается вступить в цивилизованный человеческий диалог. Встреча со старым, больным и деморализованным австрийским полковником на последних страницах книги позволяет читателю оценить весь блеск итальянского духа импровизации.
Барочная лексика романа, перенасыщенная прилагательными и звучащая в различных стилевых регистрах, придает ему отдельное, совершенно особенное очарование. Здесь можно обнаружить влияние Леопарди – в описаниях безлюдных лунных пейзажей – вместе с отголосками арабских сказок тысячи и одной ночи. При абсолютном доминировании футуристической поэтики в романе встречаются даже попытки спуститься в глубину бессознательного, прием, который позднее будет использован в сюрреализме.
Ирина Ярославцева
